Давно, январским вечером 1978 года, в день моего 12-летия, когда одноклассники уже были вывезены своими родителями по домам, мой папа, Эдмонд Гарегинович Кеосаян, велел мне присесть рядом с ним, на кухне. Его взгляд, почему-то был грустным.
- Сынок, ты сегодня меня знакомил со своими одноклассниками и постоянно повторял: это мой друг Леша, это мой друг Андрей…. Всего, человек десять, да?
- Да, папа…
- И все они твои друзья?
- Конечно!
Папа сделал паузу.
- Запомни, сынок, друзей много не бывает. И если когда-нибудь, через миллион лет, твой гроб вынесут хотя бы четыре друга – ты самый счастливый человек…
Я с ранних лет прислушивался к словам отца. Даже, когда он обращался не ко мне. Скажу больше и в этом нет ничего странного, фундаментом своего характера я обязан словам и поступкам моих родителей, в первую очередь, отца. Если кратко, они сводятся в трем «не»: не завидуй, не предавай, не жадничай. При этом, конечно, существует неисчислимое количество пороков, врожденных и благоприобретенных, но эти три постулата я старался и стараюсь не преступать.
В тот январский вечер мне показалось, что я понял папу. Но принять всерьез ритуальную аллегорию и столь малое количество друзей, принимающих в ней участие, я не мог.
Ведь в родительском доме могло не быть чего угодно: еды, горячей воды, денег, в конце концов, но вот чего было всегда в достатке – это гостей! Они курили, спорили, молчали, плакали, пели с родителями грустные песни и непременно оставались у нас ночевать. Вне зависимости от количественного состава. Их статус был свят и потому наша с братом спальня часто меняла географию – от кухни до пола в прихожей.
О дружбе папа знал все. Это понятие для него, равно, как и для большинства его друзей, было, скорее, обязанностью, нежели удовольствием. Обязанностью приятной и категорически не приемлющей полутонов – человек был свой или чужой. В той дружбе не было интеллигентских рефлексий и лишних вопросов – друг всегда прав, друг нуждается в помощи, другу надо помочь. Опыт отца и его соратников по этому нелегкому делу наглядно доказывал правдивость избитой фразы, что дружба – понятие круглосуточное. Свой лучший фильм, на мой взгляд, папа снял именно о мужской дружбе. Он называется «Мужчины». Посмотрите, там все правда.
Я понял папу. Единственное, чего я не понял, так это почему у него были такие грустные глаза.
Может, он тогда вспомнил дядя Леву Кочаряна, который был объединяющим началом большой и талантливой банды друзей, имена которых уже давно - часть славной истории некогда великой страны. Помните, «где мои семнадцать лет на Большом Каретном, где мой черный пистолет, на Большом Каретном»? Это адрес дома, где жил дядя Лева. И Владимир Семенович хорошо знал этот адрес. Помню, как сидя на руках у дяди Левы, пытался за ним правильно сказать слово «щука». Я говорил, а большие дяди вокруг смеялись. И только дядя Лева вновь и вновь, пряча улыбку в складках большого армянского лица, терпеливо повторял:
- Тигранчик – щука. Щу-ка…
В 1970-ом рак сожрал дядю Леву. И постовые милиционеры на улице Горького, ныне Тверской, не могли взять в толк, почему в процессии за гробом абсолютно им неизвестного человека идут космонавты и академики, композиторы и авторитетные воры в законе. А папа потом еще долго печально удивлялся на своих днях рождения:
- Я уже на год старше Левы…. Я уже на пять лет старше Левы… Я на десять лет старше Левы…
А может, он вспомнил дядю Борю, Бориса Сичкина, знаменитого Бубу Касторского из «Неуловимых». После оглушительного успеха папиного фильма все артисты много гастролировали по стране, и дядя Боря был не исключением. И, как водится, многие концерты были «левыми», чтобы артисты и прокатчики заработали больше денег. В какой-то момент неизвестный персонаж из союзной прокуратуры решил возбудить уголовное дело, и дядя Боря провел 18 месяцев в крытой тюрьме города Тамбов. По смешной случайности все подсудимые были евреи. В результате, суд оправдал всех, а дядя Боря, отвоевавший всю войну и вошедший в 45-том в Берлин, справедливо почувствовал себя оскорбленным и подал документы на выезд из страны, за которую когда-то проливал кровь и которая посадила его в одну камеру с убийцами и педофилами. Тогда подобный жест рассматривался властями как однозначное предательство и любые контакты с таким лицом были реальной угрозой для окружающих. Опасаясь за друзей, Борис Аркадьевич объезжал их квартиры и прощался с каждым по отдельности.
К нам дядя Боря приехал глухим вечером, когда я должен был уже спать, если бы не мое любопытство. В маленькую створку я наблюдал непривычную картину: обычно радостно шумные, когда оказывались вместе, папа и дядя Боря молча сидели на банкетке в прихожей, подперев друг друга плечами. А еще мама мелко подрагивала всем телом и часто-часто вытирала ладонями лицо. Помню, мне надоело смотреть на эту молчаливую мизансцену, и я лег спать. А наутро дядя Боря со всей семьей уехал, как тогда всем казалось, навсегда из страны. Почти через двадцать лет мы с братом вытащили из Нью-Йорка сильно постаревшего дядю Борю, и он прекрасно сыграл роль бомжа в «Бедной Саше». Свою последнюю в кино роль. Жаль только, что папы тогда уже не было на этом свете, но мы уверены, что он это видел и ему это понравилось…
Слова отца я запомнил, но как-то необязательно запомнил. Абстрактно-красивой фразой отложились они в моей памяти.
Да и как могло быть иначе – жизнь доказывала обратное! На смену школе пришел институт, потом армия, снова институт… Я любил общаться с новыми людьми и везде был своим. Любовь, приключения, авантюры разного калибра, драки – и все это не в одиночку, чаще всего за компанию. И компания была на загляденье. Вернее, компании, потому что они часто менялись. Количество друзей увеличивалось в геометрической прогрессии. Бумажные телефонные книжки, на смену которым много позже пришли мобильные гаджеты, разбухали от координат новых людей. Нет, иногда кто-то выпадал из этого поступательного движения. Но причины были до противного прикладные: испугался в драке, зажал сто рублей на выпивку, пристал к девчонке друга. Именно к девчонке, а не к жене, потому что жен ни у кого тогда не было.
А потом появились жены. Дети. Принципы по определению «свой-чужой» вроде оставались прежними, но что-то изменилось. Кто-то стал не интересен мне, для кого-то я стал слишком домашним.
Появилась постоянная работа. Стремления, успехи. В свой первый мобильный телефон я перенес всего процентов тридцать номеров из старой телефонной книжки.
Со временем я неожиданно понял, что друзья стали исчезать по-английски, тихо и незаметно, без причин и поводов. Нам приятно видеть друг друга, нам есть, что вспомнить. Но не больше. А может это я стал невнимательным, ленивым человеком, которому тяжело лишний раз набрать номер и просто сказать:
- Привет! Как дела?
И поговорить ни о чем минут десять.
Наверное, тут все вместе. А еще и город этот…
Но скорее всего, я просто нахожу себе оправдания. Себе и близким мне когда-то людям. Мы такие же классные, но вот обстоятельства… Так, наверное, легче жить.
В начале 90-тых, мой друг, к счастью, и сегодня, Гоша Меклер был у меня дома по каким-то делам. Провожая его до дверей, я представил Гошу отдыхающему в большой комнате папе. Гоша уже заходил в лифт, когда папа сорвался с места и бегом пронесся мимо меня. Я никогда раньше не видел, чтобы папа так быстро бегал.
- Твой отец Вова Нос?
Расстояние от дверей до площадки лифта было всего шагов десять и дыхание у папы почти не сбилось. Гоша растерянно улыбнулся.
- Да, его так называют иногда старые друзья…
Дело в том, что Гоша был как две капли воды похож на своего папу, дядю Володю. А дядя Володя был как раз из той самой компании на Большом Каретном, где искал свои семнадцать лет Высоцкий и где царствовал дядя Лева Кочарян.
Через год, сидя на нашей с Аленой свадьбе рядом, папа и дядя Володя, были молчаливы и походили на героев программы «Жди меня». И никак не могли взять в толк, почему проживая в одном городе, не виделись почти тридцать лет…
Ничего нового в том, что я здесь рассказал, нет. Я и не пытался быть оригинальным. Недавно, я сознательно, первый раз за 27 лет не поздравил одного моего друга с днем рождения. Или, уже не друга. Не знаю. Просто надоело, что он лет восемь считает возможным забыть поздравить с днем рождения меня. Наверное, не мудрый поступок, но надоело…
Ночью, когда окончательно понял, что не позвоню, я почему-то вспомнил давний зимний вечер 1978 года и папины слова. Отцу тогда было 32. Я старше тогдашнего папы на целых тринадцать лет. И мне показалось что я наконец понял, пусть с большим опозданием, почему у него тогда были такие грустные глаза…
Комментариев нет:
Отправить комментарий